Дмитрий Коренев об истории русского костюма XVI–XVII веков
На Международной научной конференции «Новгородика» в 2018 году выступило множество специалистов, сердцем болеющих за развитие истории в России. Конференция проводится более десяти лет, и каждый год представляет на суд публики работы историков, археологов, филологов, философов, этнографов и культурологов, объединённых любовью к новгородской культуре.
Дмитрий Михайлович Коренев приехал на «Новгородику—2018» из Орла. Тема его выступления — «Ткань и одежда в костюме даточных ратных людей XVI века». Мы решили поговорить с Дмитрием об истории костюма, но попутно выяснили, почему нельзя было брить бороду:
— Почему вы начали заниматься историей костюма?
— Интерес к костюму возник у меня через униформологию. В своё время я интересовался военной униформой, но, с предметной точки зрения, хотелось заниматься военно-исторической миниатюрой и грамотно раскрашивать фигурки солдатиков. И интерес к униформе перешёл в практическую плоскость. Это первое.
А вот второе: я поступил учиться на исторический факультет, и появилось желание сделать группу исторической реконструкции. Поначалу выбор пал на Первую мировую войну, но потом я занялся XVI-XVII веками. Это был 2002 год, и поздним Средневековьем и ранним Новым временем в России в начале 2000-х никто не занимался.
Мне интересны пограничные ситуации в развитии чего-либо. Этот исторический период — пограничный в русском костюме. И складывание традиционного русского костюма, национального облика, произошло именно в XVII веке. Все представления, которые мы имеем о русском костюме, базируются на визуальном ряде, который сложился в конце XVII, в XVIII столетиях. Кокошники, сарафаны, крой мужской верхней одежды. Поэтому выбор пал на этот период. Плюс — это дата основания Орла, 1566 год. Мы с друзьями хотели заняться именно этой эпохой, и нужна была источниковая база, чтобы сделать грамотную реконструкцию.Также её нужно обработать. То есть дать ей критическое осмысление. А этого не было в большом количестве, так как общее представление о русском костюме позднего Средневековья базировалось на работах исследователей прошлого. Когда я начал изучать этот вопрос, самой современной работой была книга Левинсон-Нечаевой 1956 года, посвящённая артефактам оружейной палаты московского Кремля. Поначалу брались Забелин (Иван Егорович), Костомаров (Николай Иванович), Левинсон-Нечаева, Громов (Николай Николаевич). После изучения их работ захотелось поближе узнать историю костюма. В реконструкции важен не только источник, но и техническая сторона вопроса.
Например, как это сшивалось? Ну, казалось бы, иглой и ниткой. А какой шов? Как реконструктор, когда я готовлю вещь к презентации, запускаю в образовательное пространство, я должен нести ответственность исследователя. Когда я говорю: «Дети, это было вот так», но сам понимаю, что это было не совсем так, я считаю — это нечестно.
История в повседневности
— И как вы узнаете, как это было? Ведь ткань подвержена разрушению...
— К счастью, ткань плохо хранится, если она не сшита. А если она закручена в комочки, то, наоборот, сохраняется хорошо. То есть швы, при которых ткань сминается, сохраняются хорошо. Поэтому техническая сторона реконструкции древнерусского костюма, будь то позднее или раннее Средневековье, менее запутана. Другой вопрос, что она менее проработана, только последние 20-25 лет появился интерес к повседневности. И именно этим привлекательна конференция «Новгородика» — главную роль на ней играет тема повседневности. Советская историография к повседневности не питала абсолютно никакого интереса.
— Почему?
— По вполне объективным причинам. Советское время — это жажда масштабных изменений. Это жажда колоссальных трансформаций, не будем говорить сейчас — для благих дел или для глупых. Это жажда трансформаций, создания нового человека, концептуально новой экономики, условий для нового исторического процесса. Понятно, что это не удалось во многом, отсюда и интерес к повседневности маленького человека.
Единица — вздор, единица — ноль, как у Маяковского. Поэтому, как жила единица, как она сшивала порты, как варили супы или кашу, как запрягали — кому это интересно? Как это повлияет на исторический процесс?
А вот под влиянием изменения мировой историографии, под влиянием французской школы «Анналов» и английской исторической школы возник интерес к повседневности. Потому что вдруг оказалось, что из совокупности повседневности и создаётся история. Если эти единицы начинаются сходиться вместе, то это уже не единицы, это диалектика.
— То есть не парадный, обычный костюм обычного человека был долго игнорирован?
— Технологическая его сторона — да. Кому интересно как сшивали, как делали шов?
— А техника сшивания шва влияет на историю?
— Сказать, что это так, — сложно. Но, с другой стороны, да, влияет. В России есть добротный реконструктор, мастер по историческому пошиву, Софья Шишунова. В своё время она делала отчёты по тем заказам, которые исполняет. Она исполняла монгольский кафтан, терлек. Он кроился в талию, специально для верховой езды. И его специфическая деталь — множественное количество складок, плиссировка на уровне искусства. Взявшись за работу, она задалась вопросом — как? Как удавалось добиться таких складок, изящества при том инвентаре? А иглы были далеко не тоненькими, это массивный инструментарий.
Это деталь, но благодаря ей мы понимаем, что человек того времени не был грубым. Всему присуще понимание прекрасного. Мы считаем, что если можем делать тонкие вещи, то достигли высот и совершенства. А на проверку оказывается, что чтобы заложить грубую или относительно плотную ткань в мелкие складки, тоже нужно было своё изящество и искусство. И они ничем нам не уступают.
В этом плане переосмысливаешь не столько исторический процесс, сколько понимаешь, что человек и тогда был человеком. Мы недалеко ушли. С другой стороны, ты видишь, что некоторые технологические приёмы не исчезли, а транслируются веками — выполнялись раньше вручную, а теперь на машинке. И получается, что история сжимается. И ты понимаешь, что они жили рядом. Процесс эволюции торжества разума, о котором говорил Конт (Огюст), отражается в технике, но не в бытовых вещах. Пристальней изучаешь историю: они-то поступали также. Они-то думали также. Ответы там, в древности: что можно делать, что нужно делать, и чего не нужно делать. И к чему это приведёт.
Если философствовать, то можно через обыкновенные швы на портах прийти к пониманию того, что ничего нового в мире нет.
Если мы одеты в джинсы и куртки, это не значит, что мы абсолютно другие. Раздень нас, раздень их и поставь на одну линию — отличаться мы будем только объёмом знания, его у нас будет больше. А ощущение от жизни будет такое же: грустное или счастливое, в зависимости от того, есть ли у нас кафтан с маленькими складочками с натуральным швом или нет у нас этого кафтана. Маленькие житейские штучки, которые делают приятно.
Мода
— По поводу кафтана. Почему наше русское платье отличалось от европейского? Это как-то связано с религией, с тем, что Русь пошла по пути православия?
— В целом, да, можно констатировать факт, что если мы берём русский костюм постхристианского мира, после принятия крещения, особое влияние оказывала на нас Византия.
Но здесь не столько связано с религиозным аспектом, сколько вообще с процессом распространения моды. Я сторонник того, что термин «мода» присущ не только XX веку и XIX, а XVII или более раннему периоду. И принципы распространения моды костюма стандартны: человек, социум, заимствует их из тех культур, которые для него важны, престижны.
Мы быстро переоделись в некий европейский стиль, уже сейчас, в XXI веке по вполне понятным причинам. Опять-таки, пять лет назад у нас была критика стиля некоторых представителей Кавказа. Но наши молодые люди перенимали тот стиль, который многих раздражал. Почему? Всё просто: на бессознательном уровне ты понимаешь, что когда ты выглядишь сообразно дресс-коду неких цивилизационных масштабов, ты свой. Если так принято ходить, если это — символ крутизны, человек автоматически перенимает этот стиль, не задумываясь о том, насколько это рационально.
В эпохе поздней Античности и раннего Средневековья Византия была центром европейского мира. И с Византии копировали все: и наш славянский мир, и мир франкский. Если брать период, последовавший потом, монгольское вторжение, то на Руси появилось влияние тюркского костюма. Все термины, которые мы привыкли считать русскими: кафтан, сарафан, колпак, башмак, сапог — это не славянизмы, а персидские, турецкие термины, которые пришли к нам из Степи.
Влияние было мощным и сильным, но дело не в подавлении русской культуры. Культуре свойственен процесс перенятия чужеродных в изначальном состоянии элементов и превращение их в свои. А если мы говорим о том времени, которое я изучаю — XVI век, то это влияние Турции, Оттоманской Порты.
И перенятие элементов одежды у оттоманов было не из раболепства, а чтобы обозначить себя как «своего». Возможно, чтобы обозначить себя как конкурента в визуальной антропологии. «Вы думаете, что вы такие одни? А оказывается, и мы такие».
— А как при нашем дворе реагировали на европейцев? Они воспринимались нормально или как диковинка?
— Европейцы воспринимали наш костюм через географию, а восприятие через географию заставляло делать ремарку ментальную: они из Азии, значит, они с азиатским нравом.
Русские же воспринимали европейский костюм через мораль с религиозным оттенком: негоже обнажать тело, негоже украшать и упомаживать себя.
Естественно, вопрос брадобрития стоял остро: по апостольским правилам мужчине бороду не дозволялось даже подсекать, а уж тем более брить. Считалось, что мужчина притворяет лицо на женское. Более того, предполагалось, что это могло послужить поводом для обвинения в гомосексуализме. То есть если мужчина бреется, то он бреется для каких-то целей, для телесных нежностей.
Смеха над странностью европейского костюма не было. Мы понимаем, что дипломатические обмены были частыми, в том же Новгороде, который наряду со Смоленском был воротами, через которые разрешалось въезжать дипломатическим миссиям. Из Москвы выезжали приставы, встречали миссии и провожали до Москвы, чтобы они ничего лишнего не смотрели.
Так что москвичи и новгородцы были привычны к внешнему виду европейцев. Максимум — крестились и говорили, что опять в бесовских одеждах приехали.
Как диковинку это не воспринимали. Причём в эпоху Смуты многое изменилось, и можно предположить, что европейский костюм в середине XVII столетия и через религиозную мораль воспринимался не так остро.
Существуют нормативно-правовые документы, которые касались недопущения европейского платья на пространство Руси. Алексей Михайлович запрещал под страхом опалы носить европейское платье, брить бороду и усы. Хотя у самого две колоды английских карт были в Коломенском. Но, как говорится, что дозволено Юпитеру, не позволено быку. Но Смута всё-таки подточила религиозное влияние. Контакты с английским и немецким дворами неизбежно изменили взгляд на платье. А указ Фёдора Алексеевича от 1682 года запретил находиться в старозаветном русском платье при дворе. То есть категорически исключаются охабни, под страхом наказания. Описываются конкретные формы платья, и хоть это не европейский костюм, но что-то очень похожее на польское платье.
А Польша сама находится на распутье. Если мы рассмотрим мужской польский костюм того времени, то он традиционный. А если женский — то он уже европейский, корсетный и юбочный.
Унисекс в Средневековье
— А как женщины воспринимали изменения? Они активно принимали новое или оставались во власти традиций и уклада?
— У меня была мысль проследить одежду унисекс в Средневековье. Были процессы, которые мы можем наблюдать и сейчас, когда брюки медленно, но верно превращаются в женскую деталь гардероба. Такую историю можно проследить по двум предметам средневекового платья: охабень и сарафан. Сарафан, кстати, персидский термин — изначально был мужской одеждой. Это была верхняя одежда, которая должна была позволить мужчине соблюсти дресс-код. Персидское «sarapa» переводится как «сверху донизу». То есть в общем переводится как «одетый». И встречается сарафан изначально в описях мужского платья. Сказать, что такого фасона платье не носили женщины, сложно. Но где-то до первой четверти XVII века в женских описях он фактически не встречается, упоминание о его женском варианте встречается после. Хотя то, как мы сейчас себе представляем сарафан, не соответствует тому сарафану. Можно говорить, что эта одежда плавно перешла из мужского гардероба в женский. Возможно, этот предмет был и там, и там, но мужчины отказались от него. Есть упоминания одного иностранца XVII века, о том, что царь-тиран (речь идёт об Иване IV), разозлился на своих воинов и повелел им надеть охабни. Дескать, они потеряли мужество и стали похожи на баб. Но сказать, что охабень — исключительно женская одежда нельзя, он встречается и в мужских описях. Ферязь, как тип одежды, — вот то, что мы знаем как сарафан в этнографических коллекциях, была и мужской, и женской одеждой. Но потом сохраняется только за женщиной.
— Почему так получилось?
— Я думаю, всё просто. Что такое у нас середина XVII столетия? Это консолидация сословий, чёткое их обозначивание. Сословные группы превращаются в сословия. Опять-таки, если читать опись того, что у кого крали, то мы увидим, что у дворянина украли кафтан-однорядку, и у казака тоже украли кафтан-однорядку. Но после разделения на сословия дворянству необходимо было визуально отделить себя от других. И оно начинает обращать внимание на то, как одеваются близкие им по духу и положению польскую Шляхту, которая имела больший градус самоидентификации, кичливости и демонстрации этого в пространстве.
Русское дворянство это перенимает. Но у женщин женская польская мода входит в противоречие с православными канонами, а у мужчин с мужской одеждой таких противоречий нет. Таким образом, мужская мода начинает меняться, дворянство уподобляется шляхте, с Польши идут культурные, религиозные тенденции и визуальный ряд. Мужчины берут этот образ, образ шляхтича, а женщина остаётся в традиционном платье. И в какой-то степени этот приводит к тому, что женщина забирает элементы или виды одежды, от которой отказался мужчина.
Образ женщины перекочёвывает плавно в образ женщины в XVII век в купеческом и мещанском образе. Такая же история и с мужским костюмом. А вот дворяне, как мужчины, так и женщины, вновь изменили своё платье и в XVIII веке предстали уже в совсем другом образе.
Рисунки выполнены Мариной Антоновой по мотивам лекции Дмитрия Коренева.
