Антихудожники и «каляки-маляки». Сергей Пухачёв о художественных мерзавцах и воспитании новгородского зрителя
15 ноября в Новгородском центре современного искусства открылась очередная выставочная волна. 18 петербургских художников привезли в Великий Новгород 147 работ выставочного объединения «Десятка». Вторая выставка волны — коллекция живописи Сергея Гришина «Трубадуры». Также ученики Новгородского колледжа искусств представили этюды обнажённой натуры.
Накануне новой волны мы поговорили о пустой красоте, антихудожниках и новгородской публике с руководителем Новгородского центра современного искусства, кандидатом филологических наук, искусствоведом и журналистом — Сергеем Пухачёвым.
— Часто на афише Центра современного искусства можно увидеть словосочетание «выставочная волна». Что это такое?
— Дело в том, что в свое время — 10 лет назад, мы приняли решение открывать не одну выставку и не две, а выставочную волну. Попытаться, коль у нас было пять залов, в каждом из них делать контрастные выставки: реализм и абстракционизм, сюрреализм и фовизм, плакат и фотография. Мне кажется, это увеличивает интерактивность, привлекательность для публики. Одно время мы даже чаще открывали выставки, чем сейчас. Я знаю опыт, когда у некоторых институций были такие «выставочные истерики», там раз в неделю открывали выставки. Но тут уж я не знаю, во-первых — это дикий труд, во-вторых — люди не успевают их посетить. Задача этих «истерик» была, чтобы люди торопились. Но мы поняли, что на такое у нас не хватит сил. Если бы у нас было так, что одна бригада занимается одной выставкой, другая — другой, то можно было бы такой эксперимент провести, но нас-то всего двое, поэтому это оказалось невозможно. Вот и назвали мы одновременное открытие нескольких выставок «выставочной волной».
— Сколько примерно в год бывает выставочных волн?
— На сегодня мы провели 364 выставки за 10 лет. В месяц мы открываем три-четыре, иногда пять выставок, месяц отпуск. Вот и считайте. Получаем где-то 45 выставок в год.
— Какая выставочную волну вы запомнили лучше всего?
— Мне часто задают этот опрос, но, наверное, таких не было, потому что каждая выставка чем-нибудь запоминается. Допустим, одну выставку привезли за полчаса до открытия, и нам пришлось расставлять ее вдоль стен. Самая успешная выставка — Президента Российской академии художеств Зураба Церетели. Она была у нас одна из первых, и это был такой эксперимент телефонного звонка, когда я набрался наглости и позвонил в Академию художеств, нарвался на дочь Церетели и объяснил ей свою ситуацию. Она согласилась сделать выставку. «Сдэлаем, дорогой,» — сказала она. Через пару недель у нас тут стояла 14-ти метровая фура с пятью рабочими, которые разгружали скульптуру и устанавливали ее. Вот это мне запомнилось. Мне запомнилась выставка академии Ильи Глазунова, которую мне приходилось самому забирать в Москве. Мы не могли проехать по переулку, и я запомнил, как профессора академии толкутся вокруг машины, чтобы ее раскачать и перенести.
Мне запомнилась вставка из Академии художеств «Историческая живопись», потому мы что я не ожидал, что там такие огромные полотна, они были очень тяжелые и я не знал, что делать, потому что был один в центре, когда выставку привезли, и эти картины мне было не сдвинуть с места. Вот я мотался, искал каких-то мужиков, которые мне помогут. Мне очень глянулась выставка Марка Шагала. Я удивился, насколько интеллигентные зрители пришли. Словом, выделить какую-то одну, как самую яркую выставку, я не могу.
— Когда открывался центр, вы думали, что он станет местом только для интеллигенции?
— На открытие центра народу было столько, что яблоку негде упасть. Мне пришлось брать табуретку и что-то говорить. А потом народу стало резко меньше. Это значит, что мы на новизну привлекли, а потом не смогли соответствовать. Но это наш посетитель, наш зритель. Сказать, что я его знаю? Нет, я не могу. Сказать, что я могу рассчитывать, что эти люди приду снова? Тоже не могу. На открытие я примерно понимаю, к то придёт, а вот чтобы наши зрители пришли потом, в обычный день... Но вы знаете, приезжает такой художественный мерзавец, как Никас Сафронов — это антихудожник. И он собирает толпы людей. Приезжает Александр Шилов, еще более антихудожник, чем Сафронов, и на него ходит половина города. Так вот мне такой зритель не то, чтобы не нужен, но это не наш зритель. Когда мы открывали выставку «Портрет минус фотография» 10 лет назад, нас интересовало то, как люди воспринимают дистанцию от фотографии до картины. Ведь портрет — это интерпретация личности. У Серова боялись портретироваться, потому что он мог увидеть то, что человек в себе и не подозревал. У него даже кличка была «Сердитый Серов». Допустим, Репин ухватывал физические особенности.
Портрет — это то, что художник увидит в человеке. Так вот новгородскую публику это не интересовало, они выбирали точное подобие портрета и фотографии. Я был поражен. То есть человек перерисовал фотографию, что может сделать любой мальчишка из художественного училища, а людям это понравилось. Почему люди голосуют за перерисованные фотографии? Где портрет то? Поэтому тогда, 10 лет назад и до сих пор, я понимаю, что у нас есть еще пространство для работы. Нам есть куда двигаться. Нам есть чем заняться — воспитать квалифицированного зрителя.
— Вы говорите, что Никас Сафронов — антихудожник. Кто такой антихудожник?
— Антихудожник — это человек, который рабски копирует действительность, это как бы и не художник вообще, но он это делает еще и коммерческими, нечестными методами. Ну, например, что такое Сатаров? Михаил Сатаров — это человек, который делает красивые пейзажи. Красота — хитрая штука, на самом деле. Что такое красота? «Сосуд она, в котором пустота или огонь, мерцающий в сосуде». Сатаров и иже с ними делают красоту. Почему Шилов антихудожник? Как писал Николай Носов, в произведении о Незнайке: «Вам вот что важно — похожесть или красота? Красота». Вот это Шилов и его парадные портреты, которые ничего не говорят нам о личности, тем более и художественно-то они сделаны очень слабо, примитивно.
В моем понимании, антихудожник — этот тот, который не мучается, не страдает, а пишет эту ложную красоту очень поверхностными художественными средствами.
— Что для вас современное искусство? И как распознать современное искусство?
— Многие люди думают, что современное искусство — это каляка-маляка, и говорят, что их дети могут нарисовать не хуже. Это истоки слабого художественного воспитания. Это ошибка, на такие вещи я говорю обычно: «Знаете, наверное, ваш ребенок очень талантлив. Пускай он придет ко мне, и мы с ним разберемся». Ребенок не может нарисовать, как Пикассо, и я это точно знаю. Ну и как всякое искусство, я понимаю, что Брейгель сложнее Пикассо. Существует деление на современное искусство и контемпрорари, так вот контемпрорари — это когда художники пытаются изобрести новое средство выражения, затрагивают самые актуальные темы, а современное искусство — это то, что просто делается нашими современниками. Для меня очень важна профессиональная составляющая, мне не важно, абстракция или сюрреализм, я должен увидеть работу. Иначе это художественное поражение.
— Существует выражение «нет таланта — есть труд». Но применимо ли оно к изобразительному искусству и не является ли это приметой графомании?
— Верная примета графомании — это когда человек доволен своим произведением. Я как-то спросил у одного издателя, чем отличается графомания от хорошей прозы. Обычно это видно, но мне достаточно поговорить с человеком, чтобы понять графоман он или нет. Он доволен своей работой.
По поводу труда и таланта. Что в человеке преобладает? Гены, место рождения, воспитание или он сам? Личности человека я бы придал большое значение, потому что вы можете родиться «у черта на рогах», но с этими жизненными обстоятельствами можно бороться, учиться, овладевать языками. Думаю, что труду бы я отдал первостепенное значение. У меня был знакомый художник — дизайнер, он не блистал, но был большой трудяга, и он прожил свою жизнь на хорошем уровне. Видно было, что он делал вещи не особо любопытные, но добротные. Однако другой мой друг тоже дизайнер был очевидно талантлив, но он спился, и потерял все. Профессионал — это не тот, кто может элегантно и быстро, это тот, кто никогда не опоздает, тот, кто закутает шею, если ему завтра в эфир. Мне кажется, ответственность и труд — все перетрут.
— То есть, на ваш взгляд, нет гениев, есть только трудяги?
— Гений — это тот, кто с Богом разговаривает. Я таких людей не встречал, может быть, они есть. Сколько раз я встречал людей с задатками, которые пропадали и исчезали. Жизнь — жестокая штука. На талант твой никто, может, не обратит внимание, хотя, конечно, иногда его можно продать. В реальной жизни я предпочитаю трудяг, а не талантов. А гениев, повторяю, я не встречал.
— Можно ли в ребенке распознать задатки художника?
— Все дети талантливы. Это родители у них разные. Все они до 14-ти рисуют примерно одинаково. В процессе своей жизни я не встречал человека, которому можно было бы сказать, что он станет большим художником. Хотя всем детям присуще чувство цвета, экспрессия и удивительное понимание мира, то, что называется «наивным искусством». Как только человек обретает какую-то профессию, этот «наив» сразу исчезает. Но поэтому же нельзя делать заключение, будет художником или не будет. Многие хорошо перерисовывают фотографии, но и это ничего не значит. Дальше надо учиться, а многие бросают это занятие, значит, у них не свербит внутри.
— У Сомерсета Моэма есть роман «Луна и грош», который рассказывает о судьбе французского художника Поля Гогена. Он начал заниматься живописью в 30 лет. Встречали ли вы людей, которые пришли к живописи в зрелом возрасте?
— Таких людей я встречал сколько угодно. Гоген действительно начал работать в 30 лет, до этого он был биржевым маклером и его бросок в сторону искусства был сложен. Ведь тогда начинает свой подъем художественный рынок, как маклер он проиграл, но попробовал делать картинки, которые можно продать. Это сложно, поди разбери.
Но то, что сегодня многие могут прийти к живописи в зрелом возрасте, тому тысячи примеров. Дело в том, что тот же Ван Гог отменил понятие мастерства, если раньше нужно было обязательно закончить академию художеств, чтобы называться художником, то когда пришел Ван Гог стало не важно мастерство, стала важна сила души.
