Осторожно, подростки закрываются: почему школьники устраивают стрельбу в школах и как этого избежать
Три месяца назад обычный с виду казанский парень Ильназ Галявиев возомнил себя богом. Мысли о собственном мессианстве усиливались с каждым днём, но поделиться ими молодому человеку было не с кем — с родителями и одноклассниками он не общался уже давно.
Идея Галявиева о том, что он — божество, требовала проверки и подтверждения. Утром 11 мая 19-летний парень создал в Telergam канал «Бог» и написал, что цель — «убивать биомусор». После он пришёл с самодельными гранатами и ружьём в школу № 175, которую окончил четыре года назад. Подросток начал стрелять. Пальба и взрывы длилась несколько минут. Галявиеву хватило этого времени, чтобы убить девять человек, семеро из которых были детьми. Ранения разной тяжести получили 22 человека.
Трагедия в Казани стала общенациональным потрясением. Политики разных мастей традиционно стали всплывать с предложениями что-нибудь запретить — компьютерные игры, анонимность в интернете и прочее. Но психологи и педагоги давно говорят, что причины таких нападений — другие. Главная проблема: из-за конфликтов в семье и школе подростки часто чувствуют себя одинокими, невидимыми и бесправными. Этот текст — попытка разобраться в том, что толкает ещё вчерашних детей на шутинги, и что нужно изменить, чтобы у непонятых подростков не появлялось идей приходить в школы с оружием.
Росгвардеец или психолог?
На следующий день после казанской трагедии, 12 мая, во всех школах России ввели усиленный режим безопасности — больше охранников, дежурных, полный недопуск посторонних лиц. Социальные сети тут же наполнились язвительными комментариями — мол «в России меры всегда принимаются только после того, как всё плохое уже случилось».
Доцент кафедры психологии НовГУ Наталия Кондратова издевательских оценок не разделяет. Потому что после каждого школьного шутинга она с въедливостью эксперта собирает всю доступную информацию по трагедии. И делится кое-какими выводами.
— Я знакомилась с мнением специалистов, которые изучают случаи стрельбы в школе и их влияние на социум, — рассказывает Наталия Кондратова. — И они считают, что «эффект заражения» возможен. То есть один инцидент может спровоцировать другие.
К подобному выводу пришли учёные из США, которые в XX веке изучали самоубийства. Они пытались ответить на вопрос — может ли один суицид вызвать «цепную реакцию», если его начинают активно обсуждать в обществе?
— Исследователи выявили закономерность: когда в СМИ появляется новость, что кто-то покончил с собой, то после этого всегда наблюдается всплеск суицидов, — говорит психолог Альфия Панова. — Это не домыслы, это — научный факт. И подобное, я допускаю, может происходить и с шутингами. Сейчас, когда все активно обсуждают в СМИ инцидент в Казани, основная часть людей ужасается. Но ведь этот Ильназ не единственный в стране подросток с такими проблемами, он не один чувствует себя невидимым и бессильным. И другие могут воспринять его поступок как сигнал, что можно так сделать и отомстить, получить внимание.
— То есть это меры, вводимые в школах, оправданы?
— Наполовину. Ведь рано или поздно волна спадёт — через год, через два. Может, периодически будут проводить учения: что делать, если в школу зашёл вооружённый человек.
Психологи сходятся во мнении, что одной «силовой» реакции на трагедии, подобные казанской, недостаточно. В школы должны приходить не вооружённые охранники и росгвардейцы, а психологи, специализирующиеся на кризисных ситуациях. К такому выводу приходит доцент кафедры психологии НовГУ Наталия Кондратова
Именно кризисные психологи после сразу после трагедий должны разговаривать с детьми. Но это должно быть не по разнарядке сверху. Хорошо, если бы специалисты спросили у школьников — «А как вы думаете, почему происходит подобное? Что с этим делать? Как такое предотвратить?». Думаю, что старшеклассники вполне могут выступить экспертами.
Наталия Кондратовадоцент кафедры психологии НовГУ
Она предлагает представить, что завтра в школу массово придёт вооружённая охрана. Как это скажется на психологическом состоянии учеников?
— Скорее всего, они считают такой шаг как сигнал, который говорит, что окружающий мир — опасен, — говорит Наталия Кондратова. — В клинической психологии есть понятие — тревожные расстройства. Основной признак — частое и интенсивное переживание тревоги, низкий порог её возникновения. Поэтому эти расстройства довольно распространены. Для них характерен определённый стиль восприятия мира и себя. В его основе три пункта: я слаб, мир опасен, никто не поможет. Почему так? А что культивируется в нашем обществе на всех уровнях? Агрессивное поведение. Неуважение, силовой способ разрешения конфликтов разлит в обществе. И мы его не замечаем, — говорит Наталия Кондратова.
Нагнетание обстановки через агрессивную риторику может привести к печальным последствиям. Например, из-за того, что 20% подростков страдают депрессией. Об этом говорят как американские, так и российские исследования.
— А среди неблагополучных подростков депрессией этот процент ещё выше — около 50%, — подчёркивает Наталия Кондратова. — Депрессивные состояния могут сочетаться с тревожными. Когнитивный стиль при депрессиях проявляется в негативном восприятии себя, окружающего мира, будущего — я плохой, жизнь плоха, будущее бесперспективно. Человек чувствует себя никудышным, отвергнутым, мир для него недружелюбен и он не видит возможности что-то изменить в будущем. Крайнее проявление депрессии — суицидальное поведение. И ведь стрелок из Казани перед стрельбой написал в соцсетях, что он убьёт других, а потом совершит самоубийство.
Ильназ Галявиев, лишивший жизни других, несмотря на намерения, себя убить не решился. Наталия Кондратова этому факту не удивляется. Говорит, так происходит довольно часто.
Подавая сигнал
Психолог Альфия Панова вырисовывает усреднённый портрет подростка, способного на шуттинг. Слова подбирает предельно аккуратно, потому как признаётся «вопрос чрезмерно сложный».
— Обычно это подростки, которые чувствуют себя невидимыми, неслышимыми, — говорит Альфия Панова. — Иногда делают попытки достучаться до близких, но они оказываются неудачными.
Например, пытаются говорить о проблемах, задают острые вопросы, ведут себя против общественной нормы. Так они добиваются внимания и если получают его, то понимают — ими интересуются, их хотят услышать. По-крайней мере, они так думают. Но не всегда подростку удаётся получить достаточно внимания от взрослых.
Подростки склонны подавать взрослым сигналы о внутреннем состоянии. Только, уточняет Альфия Панова, далеко не все родители способны их считывать. Особенно трудно бывает адекватным образом оказать поддержку подростку.
— Родителям сложно отличать их от «плохого поведения». Ведь у них нет необходимых для этого знаний. Да и сами они чаще всего росли в такой обстановке, где их никто не понимает, не слышит. Просто они к этому привыкают, смиряются, продолжают так жить, — говорит Альфия Панова.
По её словам, из-за неудачного опыта коммуникации со взрослыми некоторые подростки ставят себе «запрет на открытость» — чтобы избежать критики в ответ на высказанные переживания.
— Обычно это фразы: «да что ты придумываешь», «не говори ерунды», «сам виноват», — говорит Альфия Панова. — В итоге подросток может бросить попытки поговорить — потому что взрослые его всё равно не услышат.
Подростки «закрываются» и потому что ещё не научились анализировать и рефлексировать эмоции, считает доцент кафедры психологии НовГУ Наталия Кондратова.
— Закрытость означает, что в жизни подростка не оказалось людей, которым он может довериться, которые смогут поддержать. У ребёнка и подростка должен быть хотя бы один авторитетный взрослый, который понимает, поддерживает, помогает.
Для кого-то быть таким взрослым — обязанность и работа. У таких специалистов на дверной табличке в кабинете обычно два слова — «школьный психолог».
Ребёнок «идёт к мозгоправу»
Понимающим взрослым, которому могут доверять подростки, старается быть Ксения Сысак — единственный психолог в гимназии №4 Великого Новгорода, где учится больше 1400 детей. Она не отказалась бы, чтобы руководство помогло ей коллегами. Ведь один психолог на целую школу — что в поле воин.
Основной метод работы — анкетирование в классах. Дети приходят и на индивидуальные консультации. Но на них из-за огромной бюрократической волокиты не всегда можно найти время. Школьные психологи, как и учителя, чересчур завалены бумажной работой.
Ксения Сысакпсихолог гимназии №4
До того, как ребёнку исполнится 15 лет, психолог должен запрашивать согласие на общение с ним у родителей. С 15-ти это решение ребёнок принимает самостоятельно.
— Иногда родители сами приходят с ребёнком — говорят, что с ним что-то не так, поработайте, — подчёркивает Ксения Сысак. — И вот ты с ним общаешься и понимаешь — да нормальный ребёнок. В чём проблема? Родители не всегда сами осознают, что их дети — отдельные личности и не всегда хотят того же, что мама и папа.
— Если 20 лет назад родители, приводя ребенка к психологу, задавали вопрос: «Что с ним не так?», то в наше время многие спрашивают: «Что со мной не так, раз у моего ребенка возникли проблемы?» — заочно включается в беседу о родителях Альфия Панова. — Это означает готовность взрослых искать свои ошибки в способах взаимодействия с ребенком, а также желание освоить другие навыки воспитания. Я думаю, это потому что за последние 20 лет психологическая помощь для населения стала более доступной.
Ксения Сысак рассказывает и о другой положительной тенденции — школьники стали доверительнее относиться к психологу, хотя шутки в духе «пошёл к мозгоправу» за партами ещё можно услышать. Сысак уверена: такие фразочки дети отпускают лишь в компании сверстников, чтобы казаться «круче», тет-а-тет разговаривают вполне искренне, не строят из себя морально неуязвимых.
— Для того, чтобы подросток доверился школьному психологу, нужно создать условия свободного диалога, — делится профессиональными секретами Ксения Сысак. — Ученик должен чувствовать, что может высказать любое мнение и его не посчитают неправильным. Психологу следует руководствоваться принципом: «если чувствуешь эмоции — ты можешь об этом говорить. Если не хочешь говорить — можешь не говорить, оценки тебе не выставляются».
Но школа, как бы нам ни хотелось, это не отдельные люди, а плотно встроенный в огромную систему элемент. И в этой системе, к сожалению, изъянов вполне хватает.
Недостаточно хороши
Ильназ Галявиев окончил школу несколько лет назад. Во время учёбы, по словам знакомых, родственников, одноклассников, его не травили. Парень был тихим, не очень коммуникабельным, ничем особо не выделялся.
Психолог Альфия Панова призывает внимательно задуматься о том — почему для стрельбы он выбрал именно школу? Почему вернулся туда?
Школа — гораздо более эмоционально насыщенное место жизни для ребёнка, чем дом. Многие дети приходят туда не для учёбы, а для познания мира. Там они изучают себя, других людей, учатся взаимодействовать с окружающими, конкурировать, побеждать и проигрывать. Кто-то из детей в школе утверждается и самореализуется. А кто-то — напротив, становится одиноким, так как чувствует себя проигравшим, последним, никчемным. Из-за этого у ребёнка может появится чувство вины и стыда, а вслед за этим — обида на всех, ненависть. Как со всем этим справляется подросток окружающие не знают. Почему так? Потому что взрослые, окружающие подростка, интересуется успеваемостью, поведением. Посмотрите — какую информацию после преступления собирают об Ильназе Галявиеве? Всем интересно — как он учился, как себя вёл. Но гораздо важнее понять другое — какие чувства испытывал в гимназии подросток. Он больше радовался или огорчался? Боялся ли кого-нибудь, был ли кто-то, кого он уважал или, напротив, ненавидел? Ведь, скорее всего, она чувствовал себя одиноким, непонятым. Но про это никто не спрашивает.
Альфия Пановапсихолог
Школьники чувствуют себя лишними из-за устаревших педагогических методик, которые до сих пор используются в российских школах, говорит Альфия Панова. Она считает — именно из-за них педагоги, дети и родители не могут выстроить доверительное общение.
— К сожалению, наша школа часто использует карательные, негативные меры. Например, осуждение за то, что ребёнок пропускает уроки или не успевает по предмету — нарушает правила. Подростка пытаются исправить с помощью уговоров, объяснений, если не помогает вызывают на комиссию по делам несовершеннолетних. Там достаётся и родителям — из-за этого и они начинают бояться школы. Из-за этого страха родители перестают доверять педагогам, психологам, социальным педагогам. Ведь они, получается, у детей и родителей начинают ассоциироваться с последующим наказанием, осуждением. Такая реакция не несёт в себе помощи ребёнку, позитивного отклика на его проблему, — говорит Альфия Панова.
Российская школа, наследуя принципам советской, приучает всех детей соответствовать определённой общественной норме. Из-за этого, отмечает Альфия Панова, образовательная система почти не умеет работать с детьми, которые как-то отличаются от других.
— Учитель в нашей школе поставлен в такую ситуацию, когда он просто не может заниматься эмоциональным миром ребёнка, его настроением и чувствами, — говорит психолог. — Его задача — чтобы все выучили деление дробей. А если кто-то из детей не понимает или мешает на уроке, то это тоже — проблема учителя и ему за это «попадёт» от начальства.
Да, с детьми, у которых высокие интеллектуальные потребности и мотивация, наша школа работает суперэффективно. Такие школьники в наших условиях показывают отличные результаты — лучше, чем в других странах. Но ведь большинство детей не такие.
Отлично мотивированных на учёбу детей в наших классах обычно два-три человека. А остальные из-за сложившихся установок будто становятся недостаточно хороши для учителя. Согласитесь, не самая хорошая атмосфера для развития полноценной личности.
Да как тут не согласиться.
«Бумажный геноцид»
Школьные учителя оценивают детей лишь по формальным внешним критериям (оценкам) из-за того, что сами стали самым уязвимым звеном в иерархии образовательной системы и вынуждены постоянно отчитываться «наверх» — чтобы не «попасть под удар». Так считает доцент кафедры педагогики НовГУ Анна Кукушкина, которая занимается исследованием педагогической работы в школах.
Все школьные педагоги — в том числе, социальный и психологи, — у нас завалены бумажной работой — бесконечными отчётами, документами, статистикой. Недавно мы в университете проводили исследование про бюрократические патологии в современной школе под руководством известного социолога Александра Михайловича Осипова. Он ввёл такое понятие, как «бумажный геноцид» в отношении школьных учителей. Во время исследования мы провели интервью с 30 педагогами. И сделали вывод — из-за обилия документов в работе люди уходят из профессии. Ведь у них не остаётся времени на работу с детьми. Да, есть и полезные документы, после составления которых педагог может увидеть свои недочёты. Но часто это просто бессмысленные отчёты, на которые уходит куча времени, а толку никакого.
Анна Кукушкинадоцент кафедры педагогики НовГУ
При этом из школьных учителей сейчас практически никто не работает на одну ставку, так как на неё «не прожить», рассказывает Анна Кукушкина. Педагоги вынуждены брать по полторы, две ставки — чтобы заработать «хоть что-то».
— Одна ставка — это 18 часов, — объясняет доцент кафедры педагогики НовГУ. — Почему столько? Предполагается, что на подготовку к одному уроку учитель готовится два часа: изучает материал, узнаёт новую информацию по теме. Но из-за больших переработок учителей качество преподавания падает. Педагоги настолько устают, что думать об эмоциональном состоянии своих учеников у них просто не остаётся времени. От гонки за показателями падает чуткость учителей.
Разгрузить школьных педагогов точно не получится, пока они будут продолжать работать в классах из 30-ти и более учеников.
— А их, согласно многим исследованиям, не должно быть больше 16-ти, — уверяет Анна Кукушкина. — Массовость лишает индивидуального подхода к ученику. Если учитель работает 30 часов и в каждом классе у него по 30 школьников, то он просто физически не сможет уделять время каждому из них. Понятно, что некоторые и в нынешних условиях стараются это делать. Но вся система устроена так, что это редкое исключение.
Школе нужно возвращение в «девяностые»?
В лексиконе российского человека плотно устоялось выражение «лихие девяностые». Популярная среди подростков певица «Монеточка» поёт о тех временах — тогда «убивали людей и все ходили абсолютно голые». Это строка — ироническое высказывание. Мол, про 90-е сейчас говорят много, но никто не может толком вспомнить — а что тогда было. Мифы в массовой народной памяти плотно смешались с реальностью.
Доцент кафедры психологии НовГУ Наталия Кондратова авторитетно заявляет — в «девяностых» точно было что-то хорошее.
— В 90-е годы в российских школах только начали создавать психологическую службу. У нас в обществе сейчас принято ругать то время. Да, оно было трудным. Но именно тогда в России происходило становление психологической помощи населению.В вузах стали в большом количестве готовить психологов, потому что в советское время их было очень мало, особенно тех, кто оказывал практическую психологическую помощь. Но в двухтысячные начались оптимизации в образовании. Это затронуло и психологов — поэтому сегодня в школе такого специалиста может и не быть, — рассказывает Наталия Кондратова.
— Но то было тогда, а сейчас-то что делать?
Наталия Александровна долго пытается подобрать слова.
— Мне кажется, что на психологическую профилактику в школе государству не нужно денег жалеть, — аккуратно начинает Наталия Кондратова, но с каждым словом начинает говорить всё увереннее. — Нужно вводить нормальные ставки, чтобы специалистам нормально платили, чтобы они могли регулярно повышать свою квалификацию. В школе должен работать не один психолог, а группа, соразмерная количеству учеников. Ну и бюрократизацию излишнюю нужно убрать. Государство не должно давить на учителей и психологов — они должны работать не с чувством страха, что их сейчас накажут за что-то, а исходя из своего профессионального видения.
Изображения в тексте — из книги Венгера А.Л. Психологические рисуночные тесты
